Раньше мемуары писали, чтобы оценить прошлое, теперь — чтобы убедиться: оно было. Удостовериться в том, что у нас была история — своя, а не общая.
Мир, в который дал заглянуть Довлатов, был так набит литературой, юмором и пьянством, что не оставлял места для всего остального. Он был прекрасен потому, что казался скроенным по нашей мерке.
По-моему, к диссидентам относились, как к священникам: и те, и другие — последние, кому прощают грехи.
Когда китайский художник начинал писать пейзаж, он видел перед собой лишь горы и реки. многие годы вместо гор и рек он учился изображать их суть и душу. А потом в один прекрасный момент плена спадала с его глаз и он обнаруживал, что пред ним — горы и реки.
В письме, относящемся как раз к тому периоду, когда Довлатов работал над будущим «Заповедником», есть признание, которое Сергей назвал «метафорическим выпадом»: «Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни черта не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно, и реки — тоже».